Отрывок из трилогии Анатолия Когана "Войку - сын Тудора", "Мангупская княжна" и "Час Нашествия".

Мангупская княжна
o    1
— За все надо платить, — сказал князь Александр Палеолог, шурин Штефана Молдавского. Князь Александр сидел на свернутом канате, покрытом куском бархата, на носу трехмачтового галеаса под флагом республики святого Георгия. Войку не раз видел подобные корабли в гавани под Четатя Албэ; родившийся у моря юноша теперь в первый раз пересекал его просторы. И, завороженный голубым царством волн, часами оставался на палубе, следя за беспечной игрой дельфинов, сопровождающих судно. Внизу раздавались ритмические всплески весел, приводимых в движение двумя сотнями мускулистых гребцов. А над головой Войку пузырились под ветром на длинных реях три огромных косых паруса в алую и белую полосу, такие же праздничные, как открывшийся ему синий мир бездонных вод и покрытые буйной зеленью, отороченные кружевом прибоя скалистые берега, над которыми то и дело появлялись белые стены замков и добротные кровли цветущих селений.

o    2
Когда галеас, не заходя в гавань, остановился в стороне, к нему устремились десятки лодок. Продавцы еще издалека показывали морякам кисти сушеного винограда, кувшины и бочонки с вином, вяленую рыбу, пестрые побрякушки. Раздался приказ — и молдавские воины скрылись на нижней палубе; только матросы остались наверху. Лодки напористо приближались; но не успели они подойти к борту «Тридента», как сбоку показался большой баркас. Одетый в подобие синей тоги важный господин в высокой шапке сердито прикрикнул на торговцев, и они, повернув свои суденышки, начали торопливо грести обратно к городу.
o    3
Брат капитана Боура Влайку начальствовал над личной конной гвардией консула, отборнейшей частью наемного войска Каффы. Из сотни аргузиев, как звали на татарский зад гвардейцев, около шестидесяти были молдавскими витязями, остальные прибыли со всех концов света — из Италии, Венгрии, Далмации, Польши, Литвы, даже из далекой Шотландии. Они несли стражу внутри замка, сопровождали консула в поездках по кампаньи — подвластным ему сельским местностям Крыма, стояли в почетных караулах во время торжеств. Но это не была сотня парадных бездельников: в бою каждый стоил десятерых.
o    4
— Даю тебе, брат, три сотни, — сказал ему тогда воевода Штефан. — Сам знаешь, как дорога мне каждая сабля, но ради дела твоего — даю.
o    5
На следующий вечер галеас пришел мимо Солдайи. В полутьме смутно виделись взбегавшие на крутую гору стены, на высокой дозорной башне твердыни горел сигнальный огонь. Помощник мессера Негроне губастый мавр Андреа просигналил кому-то фонарем, с берега ему ответили. И «Тридент» прошел свой дорогой мимо древнего Сурожа, где когда-то началась великая торговая дорога с моря на Русь.
o    6
Первая неделя после той страшной ночи, когда князь Александр проник в город и захватил в нем власть, прошла в тишине. Для молдавских воинов потянулись будни службы — охрана господских покоев, башен и складов, ночные обходы улиц. Город, в который попал сотник Чербул, таил немало чудес.
o    7
Три сотни бывалых воинов, как ни нуждался в них он сам, господарь Штефан дал своему высокородному шурину, князю Александру Палеологу и Комнену, чтобы тот овладел отцовским престолом. Три сотника помогали вести отряд — юный Войку, опытный Дрэгой и молчаливый Арборе, сын знатного боярина из-под Сорок.
o    8
Служба шла, князь Александр все не звал к себе Чербула. И Войку был ему за это благодарен, ибо не знал, как глянет в глаза своему господину-братоубийце. Старые десятники заботились о воинах, дела отряда не отнимали у сотников слишком много времени. И долгие прогулки, с товарищами или в одиночестве, все больше открывали перед Чербулом тайны города-крепости, в который он попал.
o    9
Роксану, родную племянницу Исаака и Александра Палеологов и их сестры, молдавской княгини Марии, Войку не видел с той минуты, когда отнес ее на руках, полумертвую от ужаса и горя, в уцелевшие от погрома покои дворца, и оставил на попечении женщин многочисленного владетельного семейства. Исследуя катакомбы, он чувствовал на себе иногда чей-то внимательный взгляд, слышал легкие шаги. Чербулу и в голову не могло прийти, что это, одетая в платье простолюдинки, за ним следит маленькая хозяйка здешних подземелий, высокородная мангупская княжна.
o    10
Назавтра Чербул не попал на свидание, которое и пугало, и манило его. В полдень сотника вызвали во дворец, велели приготовиться в дорогу. Накинув походный плащ и надев новый шлем, Чербул поспешил на зов.
o    11
— Хочешь, Войко, помахать саблей? — услышал сотник на заре. И увидел Теодориха, склонившегося над ним со свечой в руке. Войку улыбнулся и принялся натягивать сапоги.
o    12
Султан Мухаммед отдернул шелковую занавеску, закрывавшую широкую нишу во внутреннем кабинете во дворце Топкапы, в срединном крыле, именуемом Чинили-кьошк. Перед ним в золотой раме красовался он сам, всесильный падишах Блистательной Порты, каким его изобразил два года тому назад венецианец Беллини. Заповедь «Не сотвори себе кумира!» свято блюлась последователями пророка Мухаммеда, ни один из правоверных не смел создавать изображения животных или людей, самолично или руками неверных франков, коим, по безбожию, не возбранялось ничто. Ни один, кроме тени Аллаха на земле, верховного первосвященника — имама — в своих владениях, заказавшего свой портрет заморскому нечестивцу, дабы не стерлись из памяти человечества его черты, как не сотрутся вовек деяния. Мессер Джентиле не стал льстить Большому турку, не написал его молодым красавцем; острые черты, большой, чересчур большой, словно принюхивающийся к чему-то хищный нос, тонкие губы, еще не утратившие налет былой чувственности. Глаза, жестокие, холодные, но также — грустные, и высокий лоб в морщинах, вместилище многих дум. Лестного мало, но это был портрет человека умного, могущественного, властного. Султан нравился себе таким.
o    13
Бедный Жунку стал новой жертвой в давней войне, которую Александр Палеолог вел против патрициев Мангупа, мечтавших о союзе с султаном. Родного брата не пожалел князь в этой борьбе против тех, в ком видел рабов, продавшихся вековым врагам его рода; прочих ему и вовсе не приходилось щадить. Все виды смертных мук были уготованы заговорщикам: одного посадили на кол, другого сварили живьем в котле, на медленном огне, третьего — четвертовали. И так — до десятого, с которого, по турецкому способу, заживо содрали кожу, чтобы на глазах у умирающего набить из нее чучело.
o    14
Господь бог не дал, видно, ответа на страстные молитвы князя. Зато преосвященный Илия, православный епископ древней Готской епархии, не скрывал перед людьми благоволения к тому, кого с младенчества возлюбил, на кого возлагал свои лучшие надежды. Через день преосвященный Илия венчал Александра на царство. Ликующий голос старого епископа, служившего торжественную литургию, возносился к сводам базилики Константина и Елены, оповещая бога и всех святых о том, что скипетр Феодоро находится наконец в достойных руках. Епископ дрожащими руками возложил венец Палеологов на голову нового базилея. Многие присутствующие ждали этого со страхом: накануне в Мангупе распространился слух, что разгневанный бог в тот же миг поразит молнией обоих святотатцев. Но нет, молния не упала. Толко вблизи, на стенах крепости, ударило несколько пушек.
o    15
Когда Чербул вошел в грот, Роксана уже сидела там. Радость юноши вспыхнула и погасла; девушка смотрела на него строго. «Я назначила тебе свидание, — говорил ее взор. — Но не забывайся, это еще ничего не значит.»
o    16
Прошла неделя. Войку каждый день пробирался в знакомый грот в подземном лабиринте, но Роксана не появлялась; только блаженная Евлалия, потрясая цепями, встречала его зловещим хихиканьем. Чербул кружил вокруг дворца, стоя на страже у княжьих покоев, он беспрестанно поглядывал на женскую половину. Юная княжна не показывалась. В душе сотника порой возникала тревога.
o    17
Однажды в Мангуп привезли артиллерию — десять гусниц, сопровождаемых мрачными немцами-пушкарями в кожаных колетах. Прошел слух, что орудия присланы молдавским воеводой Штефаном. Но бравые германцы, отведав с местными готами монастырских оглушающих вин, выдали истину: новый наряд, вместе с прислугой, был попросту куплен мангупским князем за звонкое золото у корыстного капитанеуса одной из генуэзских твердынь. Немцы принялись устанавливать на стенах Мангупа свои пушки. Каменщики укрепляли обветшалые участки оборонительных поясов, надстраивали башни, усиливали контрфорсы. Выходы из катакомб на равнину заделывали тройной кладкой, заваливали снаружи обломками скал, искусно прятали от чужих взоров под хворостом и зеленым дерном. Только некоторые, в заранее выбранных местах, оставили, предварительно заузив и приготовив изнутри тяжелые камни, которыми можно было их быстро закрыть.
o    18
На следующий день Войку, прохаживаясь по вершине башни, увидел дымки первых пожаров; это загорелись тут и там среди гор оставленные дома. Некоторые из них подожгли уходившие хозяева, чтобы не стали врагу приютом. Другие занимались огнем от оставленных незагашенными в очагах углей, ибо татары еще не переходили границ. Может быть, само солнце, в печали и гневе, метало в них яркое пламя, ибо знало уже, что не вернуться людям в эти бедные жилища, не огласить их песнями и смехом.
o    19
Мессер Христофоро был уже при мече, когда утром, рядом с князем Александром и рыцарем ла Брюйером, наблюдал со стены за армией осман, двигавшейся к старой крепости на скале.
o    20
Войны Феодоро, словно соколы, смотрели на подступающих врагов с внушительной высоты, с края неприступных обрывов и покрытых каменными осыпями грозных круч. Столовая гора Мангупа сама была крепостью, базилеям поэтому не пришлось окружать ее сплошным кольцом укреплений. Стены огораживали лишь те края возвышенности, где враги могли, хоть и с трудом, преодолеть каменистые склоны. Даже пешие воины врага не везде имели доступ к вершине большой мангупской скалы, конные же могли подъехать к ней лишь по единственной дороге, подходившей к воротам под кручей мощного каменного выступа.
o    21
Назавтра с рассветом первыми подали голос турецкие осадные орудия. Пушки были выдвинуты на предельно близкое расстояние, дальше начинались кручи, на которые невозможно было их втащить; да и удержаться на зыбких осыпях тяжелые чудища не могли. Железные и медные стволы подняли еще выше, насколько позволяла баллистика. Но ядра опять не достигли цели: диадема мангупских стен стояла для них черезчур высоко. Только в одном месте, в среднем овраге, несколько крупных ядер попало в основание укреплений. Но, врезавшись в мягкий камень, застряли в нем, не причинив вреда.
o    22
Назавтра опять был штурм. Целый день, невзирая на потери, османы наседали со всех сторон на укрепления Мангупа, но феодориты неизменно отбивали их от своих стен.
o    23
И снова был спокойный день. Заунывные песни мулл возвестили феодоритам, что турки тоже хоронят мертвых, число которых после четвертого штурма должно быть особенно большим. Ничто, однако, не говорило о том, что Гедик-Мехмед и его войско собираются отступать. Приказ падишаха был ясен: взять Мангуп. И повеление султана командующий был намерен выполнить. Рано или поздно — ведь спешки не было, никто особенно не торопил хитрого пашу.
o    24
На следующий вечер, по приказу князя, Войку привел готовую к бою сотню во двор цитадели. Там ждали уже две сотни вооруженных феодоритов. Не теряя времени, бойцы, впереди которых шел сам Палеолог, направились к небольшой дверце в стене башни, где начинался подземный ход. Воины долго шли по темному туннелю, пока затхлый воздух катакомб не развеяло дыхание свежего ветерка. Вышли в большой открытый грот, за которым белела среди буйных трав крутая тропа, сползавшая в узкую долину. Перед ними на холме простирался лагерь оттоманского войска. Послушные порядку аскеры Гедик-Мехмеда почивали уже в теплых шатрах.
o    25
Утром армия осман вышла из лагеря в поле. Склон холма за строем аскеров был уставлен, на турецкий манер, врытыми в землю копьями, на которые были насажены головы убитых ночью феодоритов, чьи тела не сумели забрать с собой товарищи. В середине примчавшийся спешно из Каффы паша велел поставить колья, на которых корчились в предсмертных муках два гота, пойманные спахиями на опушке леса, где они прятались с начала нашествия.
o    26
Генуэзские крепости на Великом Черноморском острове пали. Крымский юрт — самая могущественная из татарских орд, оставшихся от былой державы чингисидов, — отныне подручник Порты, вассал султана. А князь Александр с небольшим своим войском и тремя сотнями молдавских витязей заперся в Мангупе и стойко защищается. Об этом воеводе Штефану поведало письмо высокородных Думы и Германна, пыркэлабов Четатя Албэ.
o    27
Утром после штурма скорбные звуки труб позвали всех к базилике Мангупа. Из собора и из близкой к нему кенассы выносили воинов, погибших во время вылазки и последнего приступа. Почти двести тел в торжественном молчании опустили в большую могилу, высеченную в скале, близ восточного края крепостных стен. Турки тоже хоронили целый день погибших, потом обе стороны дали себе на день отдых. На следующее утро феодориты ждали нового штурма, но османы, казалось, перестали обращать внимание на строптивую крепость. Салагоры и арабаджи, саинджи, джамлии и даже янычары начали копать вокруг лагеря глубокий ров, насыпать вал, вбивать в него острые колья, образовавшие высокую и крепкую изгородь. На дорогах и тропах вокруг города, привозя на волах целые деревья, строили засеки, ставили городки для стражи. Турки готовились к долгой осаде, по-хозяйски устраиваясь на мангупских холмах.
o    28
Базилей внимательно посмотрел на вошедшего к нему молодого воина. Перед ним был совсем другой Чербул. Поход и бои сделали свое дело. Юноша стоял перед ним — дочерна загорелый, исхудалый, но сильный; его прямой честный взгляд, не опускавшийся ни под чьим властным взором, стал еще упрямее. Но не было теперь в нем детского вопроса: «почему? за что?», не было недоумения юнца. Этот парень многое узнал, понял. Странное отеческое чувство опять шевельнулось в душе бездетного Палеолога. «А Чербул уже не Олень, — сказал себе базилей, разглядывая сотника, — он уже Зубр, еще один Боур. Не матерый пока, как отец, но уже злой.»
o    29
Приказ есть приказ. Войку, с помощью Иосифа, собирался все утро в трудную дорогу. Юношу снарядили: дали крепкие и мягкие яловые сапоги, похожую на татарский малахай рысью шапку, новый крепкий колет, подбитый мехом плащ. Ему вручили широкий пояс, в котором были зашиты червонцы на непредвиденные дорожные надобности. Завернутая в тряпицу верная кольчуга, вместе с запасом копченого мяса и сухарей легла в заплечную котомку, какие носили чабаны с Крымских гор.
o    30
Подземный ход, неуклонно понижаясь, уводил двух молодых людей в глубь недр Феодоро. В руке юноши горел факел, бросавший на своды тоннеля ясный и ровный свет: легкое дерево было пропитано особой горючей смесью, сродни славному «греческому огню», чью тайну последними в мире хранили мастера Мангупа. Связка таких факелов вместе с луком и стрелами висела у Войку за плечами.
o    31
Очнувшись от первого долгого объятия на ложе неведомого инока, покинувшего обитель из страха перед неверными, молодые люди с удивлением услышали раскаты грома — над хребтами скалистого Тавра бушевала гроза. Закрыв белой завесой горы, падал тяжкий ливень, с каждым ударом грома становившийся плотнее, словно вверху, за тучами, распахивались все новые, невидимые шлюзы.
o    32
— У каждого народа — своя доблесть, — сказал Эмин-бей. — У воинов Ференгистана — верность слову, у людей Китая — почтение к родителям. У нас, татар, — покорность и преданность начальникам. В ней наша гордость и опора.
o    33
В шатре обоих ждали постеленные поверх толстых войлоков персидские ковры, шелковые подушки. Рабыни внесли серебряную, украшенную затейливой резьбой треногу — поднос с несколькими углублениями для соли, молотого перца, имбиря, большое блюдо с шафранным пловом, дымящуюся горку лепешек. Приняв яства, бей сам поставил их перед гостем, присел, скрестив ноги, напротив, торжественно протянул руки к еде…
o    34
Эмин-бей преувеличивал: ему не привелось держать Войку на руках младенцем, хотя мальчишкой витязя он, конечно, знал. Знатный татарин был взят в плен Штефаном-воеводой под селением Липник у Днестра, во время неудачного набега ширинской орды на Молдову. Заключенный в Белгородской крепости в острог, он вскоре перешел под честное слово жить в построенный для него дом во дворце цитадели и безбедно провел в Монте-Кастро четыре года. Домой, под руку брата, тогдашнего бея Мамака, Эминек не спешил: с братом он не ладил. Мамак, к тому же, мог строго спросить с него за сына, схваченного в том же бою молдаванами и посаженного, по приказу Штефана, на кол. Брату могло показаться странным, что сына его казнили, а Эминеку сохранили жизнь.
o    35
И потянулись новые дни кочевой жизни. Войку вместе с беем и его улемами вихрем скакал по равнинам, совершенствуясь в искусстве верховой езды, охотился, провожал и встречал отряды, снаряженные князем за добычей и на войну. Эмин-бей порой отлучался на день-другой по своим тайным делам к войску, стоявшему с турками у Мангупа. Тогда сотник предавался лени; лежа в своей юрте, влекомой дюжиной неторопливых волов, юноша читал книги, взятые у бея, или дремал под мерное поскрипывание арбы и заунывное пение рабов-погонщиков.
o    36
Три дня занял неспешный путь в старую Каффу по степному Крыму. Впереди шел чамбул во главе с самим беем, за ним — малая юрта на четырехколесной телеге, в которой везли княжну, наконец — еще один чамбул. Ехали с недолгими привалами, ночуя у костров, более — молча. Повидать возлюбленную в эти дни сотнику не удалось, но Гертруда в одну из ночей ухитрилась все-таки к нему пробраться. С ее помощью Войку сумел передать Роксане, что он по-прежнему с ней и не отступится, пока жив.
o    37
«Зубейда» когда-то была венецианским торговым кораблем, но, захваченная в море турецкими корсарами, перешла в собственность почтенного патрона Зульфикара-аги. Трехмачтовое и трехпалубное судно грузилось долго, все глубже оседая в замусоренную воду у причала. Полтораста молодых пленников из Каффы оказались запертыми в темном, длинном помещении на нижней палубе; рядом, в такой же общей морской темнице, разместили и девушек, которых набралось до двух сотен. Глаза узников вскоре привыкли к темноте; начались разговоры — вначале шепотом, потом вполголоса.
o    38
Утро возвестило о себе слабым светом, просачивавшимся сквозь щели в обшивке «Зубейды». Турецкий корабль, словно сытый гусь, лениво покачивался на ласковых морских волнах. Беззлобно переругивались на верхней палубе матросы. Зашевелились, просыпаясь, и узники нижней палубы.
o    39
Роксана Палеолог встретила второе утро в отведенной ей каморе среди ковров, подушек и дорогих судов, украшавших прежде дома каффинских аристократов и богачей, — добыча среди добычи, драгоценная и крепко хранимая. По приказу наместника от дверей княжны ни днем, ни ночью не отходили двое янычар. После отплытия, правда, у каюты остался один только страж, да и тот постоянно дремал, прислоняясь к стенке и вытянув по пологу ноги в острых папучах. Матросы, воины и сам капитан-патрон были спокойны: отныне и навеки старый Понт стал турецким морем, правоверные могли по нему плавать в совершенной безопасности. Янычары и моряки несли службу, не заботясь о бдительности: что могли сделать против пяти десятков бывалых воинов ислама полтораста невольников-кяфиров!
o    40
Сотнику, пожалуй, легче было не спать душной ночью на судне, чем его товарищам. Войку, воспрянув духом, загораживал собой бесценное сокровище, негаданно попавшее в их руки, — цепкие крючья на длинных древках, которыми воины цепляют чужой корабль, чтобы, притянув его к своему, броситься врукопашную на вражий борт. Пользоваться такими можно и как копьями, и как палицей. Его товарищи не были безоружны, как прежде, и это сегодня — главное.
o    41
— Ты оставил ему саблю, — сказала Роксана. — Это неразумно.
o    42
Проводив Роксану к ее каюте, сотник снова обошел судно. На обратном пути его остановил и отозвал в сторонку для разговора Зеноби-Зульфикар.
o    43
На верхней палубе лежало несколько трупов. Никто не успел еще сосчитать, сколько их плавало в нижних помещениях. Корабль, потерявший часть оснастки, более чем наполовину погрузившийся в воду, едва держался на плаву. А Чезаре явился уже к нему, чтобы утолить свою неугасимую злобу. Ну что ж, Войку готов с ним вести разговор.
o    44
Веселая жизнь на «Зубейде» сменилась суровыми, тревожными буднями. После бури судно, беспомощное и едва управляемое, могло стать легкой добычей и для моря, и для любого вражеского корабля. А море кишело фелюгами и галерами турок. Каждый час вдали, словно акульи плавники, могли появиться косые паруса османских судов. Никто, однако, не хотел покоряться немилостивой судьбе. Праздник кончился, но прекратились и нелады. Несостоявшиеся янычары — молодые нобили Каффы — словно изменили нрав и вместе со всеми приводили судно в порядок. Праздник отшумел, но оставалась воля, которую все хотели сберечь любой ценой.
o    45
На воротах Топкапы в Стамбуле вначале появилась одна голова; палач снес ее с плеч гуляма, принесшего падишаху худую весть — о том, что корабль «Зубейда» с принадлежащими ему, султану, сокровищами и молодыми пленниками не прибыл вовремя и, по всей вероятности, погиб в великой буре, разыгравшейся за две недели до того на Черном море. Голова злосчастного вестника жутко скалилась навстречу голубым босфорским далям, словно предупреждение судьбе — не досаждать более властителю вселенной дурными новостями.
o    46
Полторы сотни всадников в походном порядке двигались по старому шляху, тянувшемуся от Белгорода к стольному городу Земли Молдавской — Сучаве. Ехали скорой рысью, выслав вперед надежный дозор — десяток служилых татар. Впереди гарцевали пять десятков куртян из стяга капитана Тудора Боура. Сзади — сотня бывалых конников, ведомых капитаном Молодцом. Бравый воин, раздувая усы, озабоченно всматривался в темные островки дубовых рощиц, пятнавших привольную степь до далекого Тигечского кодра. Славному воину доверили почетное дело — проводить в столицу, к дяде Штефану-воеводе и к тетке княгине Марии, знатную молодую особу, Роксану Палеолог. Рядом с государевой племянницей на рослом иноходце возвышалась могучая фигура избранного для нее теткой нареченного жениха — знатнейшего из рыцарей Речи Посполитой Велимира Бучацкого. В последних рядах кавалькады следовал сотник Войку Чербул со своим другом, куртянином и личным дьяком князя Штефана москвитином Володимером, в Молдавии известным под именем Влад Русич.
o    47
В глухой час следующей ночи, собравшись втайне, восьмеро всадников свернули с великого сучавского шляха на боковую дорогу, в обход столицы. Впереди ехал Войку и старый войник Изар, знавший семиградские места еще по набегам, которые совершал на них Штефан-воевода, чтобы поймать свергнутого им Петру Арона, убийцу своего отца. За ними следовали обе женщины. Замыкали небольшой отряд четверо бойцов из стяга Тудора Боура, особо преданных своему капитану.
o    48
Дождь действительно вскоре начался и сразу превратился в ливень. Раскаты грома, вначале — редкие, постепенно слились в сплошной немолчный грохот. Вспышки молнии то и дело выхватывали из мрака глубь пещеры, в которую забились путники. Заднюю стенку наполовину закрывала большая каменная плита без надписи, на которой чья-то рука неумело, но выразительно высекла устрашающие эмблемы смерти — оскаленный череп и скрещенные, обглоданные временем кости. Упокоившийся под ней отшельник, как видно, при жизни дал обет молчания и сдержал его, не сообщив и в скупой надписи ни имени своего, ни племени. Там и устроилась с Гертрудой Роксана.
o    49
Горы близились. Взрывая зеленую шкуру кустарников и дерна, из глуби земли, как переломанные кости давно погребенных чудовищ, все чаще выпирали серые, белые, красные каменные пласты. Отряд шел по петлявшей между скалами, не везде удобной для всадников тропе. Роксана держалась теперь ближе к мужу. После их венчания в лесном ските княжна словно оттаивала от холода прежних тяжких дум и острым взором горянки всматривалась в окружавшие их ландшафты.
o    50
Боярин сдержал слово; путники не встретили в Кымпулунгском уезде новых засад. Вскоре вдали показалась большая трансильванская дорога, петлявшая между гор, и Войку решительно повернул в ту сторону: погони уже можно было не опасаться. По шляху свернули к Родне. Горы становились все выше, над дорогой нависали грозные скалы, кое-где еще увенчанные развалинами рыцарских гнезд.
o    51
Княгиня Мария вышивала для себя покров. На гроб.
o    52
Миновав Бистрицкую крепость, разросшийся в пути караван вступил на землю Семиградья. Войку и Роксана взирали на горы, теснившие со всех сторон дорогу и уходившие, казалось, в самую глубь небес. Изредка каменные гиганты расступались, и на далеких склонах можно было увидеть белые пятна городов и сел. Так вот она какая, Трансильвания, в которой ей предстоит поселиться!