Архитектор Антон Сагаль: восстанавливать замок сложно, дорого и нет смысла

[2]

Калининградец Антон Сагаль уже несколько лет живёт и учится на архитектора в Милане. В этом году молодой специалист неожиданно для всех, да и для себя тоже, победил в архитектурном конкурсе на застройку территории Королевского замка. Архитектор прочел лекцию «Замок. Проект 311». Антон рассказал о «Пост-Замке», об Италии и России, а также о том, зачем нужна урбанистика и почему у нас её нет.

Мы не просто ткнули пальцем в карту — Вы калининградец, здесь отучились на связях с общественностью, как вас дальше развернуло в сторону архитектуры?

— На одном из сайтов было написано, что я якобы пиарщик, но это не соответствует действительности. У меня это образование есть, но в пиаре я не работал. Я на третьем курсе начал заниматься графическим дизайном, даже с друзьями калининградскими создали свою компанию, но в определенный момент захотелось чего-то большего, захотелось работать с чем-то более материальным. Появилась возможность, и мы с Олей (супруга Антона — прим. «Нового Калининграда. Ru») задумались — может, поехать куда-то, попытаться инвестировать в собственное будущее. Первоначально был выбран промышленный дизайн, но немного не хватило для поступления на дизайн — полтора балла — и волей судьбы я попал на архитектуру.

— А почему именно Милан?

— Существуют стереотипы, что итальянцы впереди планеты всей во всём, что связано с архитектурой и дизайном, что отчасти правда, а отчасти не совсем. Но это была такая авантюра, хотя мы не совсем, конечно, пальцем ткнули в карту. Плюс ко всему моя девушка, будущая жена, хотела заниматься фэшн-дизайном, поэтому в качестве компромисса был выбран Милан.

— С фэшн-дизайном сложилось?

[3]

— Учимся вместе, на разных факультетах. Мы уехали туда в 2009-м, и уже там живём шесть лет, достаточно часто приезжаем в Калининград — я, по крайней мере, два раза в год точно бываю. И как-то не теряли и не теряем связи, потому что у меня здесь и родственники, и друзей очень много осталось, опять же институт, сокурсники. К тому же я в какой-то степени ожидал, что будет рано или поздно какой-то конкурс интересный, потому что у Калининграда очень большой потенциал в плане городского устройства и публичных пространств. Я думал, что рано или поздно всё-таки кто-то начнет этим заниматься, будет организовывать какие-то конкурсы, и вот этот конкурс подвернулся. Хотя первоначально я связывал большие надежды с прошлогодним конкурсом, и мы со студией, где я работаю, подавали заявку, но в конечном счете руководитель принял решение, что необходимо расставлять приоритеты, и мы отказались от участия. У студии в это время были проекты в Швейцарии, где другая система — за само участие в конкурсе ты получаешь гонорар, поэтому выбор был сделан не в пользу Калининграда.

— На какой стадии сейчас ваше обучение?

[4]

— Бакалавриат окончен. Я уже и магистратуру окончил, мне остаётся сдать пару экзаменов и защитить диплом. Который уже практически готов.

— А дальше как планируете — оставаться в Италии, возвращаться сюда или в Москву?

— Это больной вопрос, у нас постоянно по этому поводу жаркие дискуссии. Мы рассматриваем вариант остаться в Милане, но там не самая благоприятная среда для архитекторов, потому что они не очень много строят. Работы для архитекторов мало, а архитекторов много. Есть ещё другие профессии, которые от этого пирога тоже отрезают куски, поэтому архитекторам совсем мало остаётся, и это порождает такие странные феномены чуть ли не профессионального каннибализма. Часто крупные студии используют молодых архитекторов для достижения собственных целей — бесплатная работа, бесплатная стажировка и так далее, и тому подобное.

— А Калининград?

— Калининград — интересный и безусловно хороший вариант. У нас условно идея в том, что, если бы были какие-то интересные проекты в Калининграде, которые можно было бы вести, это было бы вообще идеально. И я думаю, что необязательно в Калининграде жить.

Я постарался выйти за пределы замка

[5]

— Антон, вы сейчас чувствуете, что архитектура — это ваше?

— На 90%. До конца, конечно, сложно говорить, потому что уверенности полной никогда не бывает, но сейчас мне нравится, архитектура — сложная профессия, и психология в ней играет большую роль. Уверенности полной в своих силах нет, и пока её не будет, будут неизбежно возникать сомнения.

— Вы говорили, что победили в конкурсе «Вишнёвый сад» в Белгороде в составе другой группы архитекторов. А ещё в каких-то конкурсах архитектурных участвовали?

— Да, я во многих конкурсах участвовал, не только в этой студии. Порядок или принципы проведения конкурсов, какие-то тонкости, которые существуют, с ними, в принципе, я был знаком. Это далеко не первый конкурс, в котором участвую, но авторство моё есть пока только в двух проектах — в этом и в «Вишнёвом саду». Проект — это процесс очень сложный, там каждый что-то вносит, ну и, соответственно, другие проекты, в которых мы участвовали, они тоже отчасти мои, но вот эти два ключевые, пожалуй.

— Есть уже какие-то реализованные вещи, к которым вы приложили руку?

— Есть реализованные, но только временные конструкции. Был небольшой павильон, который мы делали для компании из Калининграда для выставки в Москве. Но серьёзных реализаций пока нет. К тому же основной профиль студии, в которой я работаю, это скорее градостроительство, чем архитектура, сроки реализации в этой сфере гораздо длиннее, и не всегда самих авторов градостроительной концепции допускают к реализации архитектурных проектов, поэтому с реализацией всё достаточно сложно.

— В данном случае, судя по проекту, вы тоже больше упор делали на урбанистику.

— Да, потому что в Калининграде, на мой взгляд, это больная тема. Мне кажется как раз, что Ханс Штимманн, когда выделил проект, и многие архитекторы, опять же европейские, обратили внимание именно на урбанистический эффект, который создаст новое здание, то есть какое оно организует пространство. Да, безусловно, урбанистика очень большую роль играла — и мне кажется, для этого проекта и для этого места это был ключевой фактор.

— То есть вы взяли чертежи замков и по их лекалам организовали пространство на площади?

— Не совсем так. Да, я изучал всё, что мог достать из рисунков того же Ларса, и сама идея в том, что я предлагаю восстанавливать не полностью весь замок, потому что это очень сложно, дорого и не имеет особого смысла в этом контексте, а восстановить лишь наиболее значимые его части. А новая структура, в свою очередь, не повторяет контур замка, его форму, она примерно совпадает по осям с его бывшей конфигурацией, но где-то она выходит за, где-то заходит немножко внутрь, то есть я постарался выйти за пределы замка. Как я посмотрел, далеко не все пошли на этот рискованный шаг — выйти за контуры исторической застройки, попытаться предложить построить что-то за пределами, но чтобы относилось непосредственно к комплексу. Поэтому мои здания не повторяют его рисунок в плане, они скорее повторяют его положение.

— По масштабам вы решили ограничиться четырьмя этажами?

— Современная часть имеет две высоты — 4 и 6 этажей. Та, которая имеет 4 этажа, соединяет Западный и Восточный флигели. А Дом Конвента, в котором 6 этажей и где находится универсальный зал, он, соответственно, выше и становится третьим элементом в этом ансамбле. То есть у нас есть Западный флигель, Восточный флигель и третий элемент, третья точка притяжения — это как раз Дом Конвента, который уравновешивает всю эту структуру. Центральный флигель и переход между флигелями выполняют с точки зрения урбанистики роль связующих звеньев, и они наполнены, естественно, определёнными функциями.

— Вы, в том числе, восстановили башню Западного флигеля?

— Ну да, потому что она является его частью, и это один из самых главных элементов узнаваемости этого замка. Когда мы начали смотреть фотографии, то мы поняли, что в массовом сознании есть определённые закреплённые изображения замка, его образ, но если ты начинаешь глубже изучать замок, ты понимаешь, что большинство фотографий ты не видел. Например, с той же северной стороны я вообще не знал, что замок из себя представляет. Я думаю, что и в общественном сознании есть такие иконические изображения, как Западный флигель. Он узнаваем, естественно, он ассоциируется непосредственно с замком. А какие-то остальные элементы не имели такой большой значимости, потому что Западный флигель, и эта башня, и этот фасад, который выходил на нынешнюю эстакаду, — он был настолько силён, настолько узнаваем, что перекрывал всё остальное.

— Башня по высоте будет ограничена?

— Нет, башня будет полностью в оригинальных масштабах, идея в том, чтобы те части, которые мы восстанавливаем, воссоздать в том виде, в каком это существовало на самом деле, полностью в оригинальных объёмах, с той же толщиной стен, чтобы попытаться реконструировать тот же эффект, который создавали оригинальные внутренние пространства. Не пытаться сделать декорацию, не пытаться что-то имитировать, а именно воспроизвести в том виде, в каком это существовало. На мой взгляд, только в этом случае здание сможет заново приобрести какую-то историческую ценность. Этим проектом мы пытаемся решить очень много противоречий.

— А что по поводу археологических раскопок, то есть того, что там уже есть? Как вы предлагаете с этим поступить?

— Я предлагаю, во-первых, провести серьезные археологические исследования, накрыть это всё дело, потому что с Западным флигелем, насколько я знаю, уже возникали проблемы из-за того, что вовремя не накрыли и туда стала попадать вода. Сейчас нераскопанные подвалы условно законсервированы, потому что они засыпаны песком, землёй, вода туда особо не попадает, и они, соответственно, не разрушаются. Поэтому предлагаю создать временные конструкции, под которыми были бы произведены опять же эти археологические исследования, уже потом постепенно, исходя из тех данных, которые будут получены, разрабатывать проект. Здесь очень важна структура, на которую можно будет опереться в будущем строительстве. Но подвалы важно сохранить в том виде, в котором они существуют сейчас. То есть идея в том, чтобы подвальные помещения, насколько это возможно, соединялись в археологический музей. Чтобы эта история, которая там сегодня скрыта, стала просто-напросто доступна. Вопрос ещё в том, какие там подвалы есть — не все помещения имели подвалы, не все помещения имели глубокий фундамент.

— Были идеи и вовсе всё раскопать и накрыть стеклом. Как вы это оцениваете?

— Сама идея неплохая, но проблема в том, что это, мне кажется, не совсем верно для центра города, для центрального объекта. Если бы это был, скажем, объект где-нибудь на периферии, тогда, возможно, это было бы хорошим решением. Но когда здесь есть реальная потребность в организации городских пространств, накрытие стеклом не решит проблему.

— Это не создаёт общественного пространства, какого-то центра, потому что Калининград нуждается в культурном центре.

— То есть вы придерживаетесь мнения, что центр должен работать в любом случае?

— Да, он должен функционировать, он должен быть очень гибким, это не должна быть просто консервация, потому что это не вариант для Калининграда. Может, для каких-то мест в области и вариант, но не для этого. Если мы хотим посмотреть замок, если мы хотим какой-то исторической достоверности, можно просто поехать в область. Идея ещё была в том, чтобы этот замок был своего рода представителем, своего рода маяком, через который можно было бы выходить на другие сооружения. Например, немногие знают, что в Калининградской области существует большое количество руин орденских замков. Их действительно очень много. И в том же Черняховске замок сохранился достаточно хорошо. Если вы хотите посмотреть замок в том первозданном виде, в котором он существовал, хотите потрогать тот кирпич, который заложили условные тевтонские рыцари, то у вас есть такая возможно, вы можете поехать в тот же Черняховск. Таким образом, можно активировать и саму область, что очень важно, потому что в Калининграде, по сравнению с другими городами, не так много сохранившейся архитектуры. Мы хотим создать музейный комплекс, который бы представлял и другие существующие сооружения, но в то же время не претендовал на какой-то историзм. Этим проектом мы пытаемся решить очень много противоречий.

— Вы знакомы с проектом «Студии 44»? Там просто такой подход, что нельзя создавать историческую поделку, что можно использовать только современные материалы, чтобы объект не претендовал на историзм.

— Эти рассуждения распространены в Европе, что нет смысла восстанавливать, потому что исторической ценности эти объекты уже не имеют. Я с этим не совсем согласен. Для нас каждый домик, который был бараком немецким, обладает определённой ценностью, потому что у нас этого очень мало, большая часть была разрушена. Когда символа нет, когда есть большая потребность что-то восстановить, давайте просто к этому творчески подойдём и поймём, каким образом эти противоречия решить. Мне кажется, именно в Калининградском контексте такого рода репродукции допустимы. Как пример, есть очень хороший проект, который сейчас реализуется, Берлинского дворца по проекту Франко Стеллы, итальянца. И там он как раз предлагает часть фасадов в стиле возрождения просто-напросто восстановить и нарисовать заново, соединив их опять же с новой структурой. Это один из проектов, которые я изучал, который мне помогал понять, в каком направлении двигаться, в каком направлении развивать данный проект.

— В целом архитектурные школы Европы, Италии и России, в частности Калининграда, как отличаются?

— О калининградской школе я мало что знаю, потому что архитектуру изучал только в Италии, ну и с московской тоже не особо знаком. Но если брать Италию, то они, во-первых, достаточно консервативны в своих взглядах, они стараются не восстанавливать здания. С другой стороны, они постоянно работают с историей, постоянно используют историю и исторические центры как кладезь информации. Как руины римские использовали, чтобы строить новый Рим, так же они используют и историю, постоянно к ней возвращаются, постоянно заново интерпретируют, у них получается такой непрерывный процесс. Суть в исторической преемственности. Новое поколение архитекторов базируется на достижениях предыдущих. В любом случае, любой исторический объект, любой исторический центр и любое историческое здание — это, кроме всего прочего, неиссякаемый источник информации. Это своего рода книга, благодаря которой, если ты умеешь читать, ты сможешь многое понять и многому научиться.

— К слову о сравнениях. Сейчас в России набирает популярность движение урбанистики, правда, оно здесь, похоже, несколько в ином виде существует. Но в целом, как вы считаете, в Калининграде какие-то изменения в этом ключе происходят?

— Есть несколько прецедентов. Во-первых, изменения происходят в умах, а это первостепенно. Я общаюсь с многими калининградцами, и я знаю, что есть люди, которые хотят что-то менять, что-то делать, организовывать какие-то сообщества. С другой стороны, есть то же Верхнее озеро, оно сейчас стало таким очень хорошим, качественным публичным пространством. Я не везде согласен с реализацией, но в целом мне нравится, что оно уже функционирует и что горожане активно его используют. И это создаёт прецедент, потому что людям это нравится, у них возникает запрос, и таким образом в обществе формируется осознание того, что это необходимо, и, соответственно, власть на это реагирует. И я считаю, что в этом отношении какие-то положительные изменения налицо. Опять же повышенный интерес к велосипедному транспорту — это, может, какие-то хипстеры, но всё равно с калининградскими пробками и трафиком это будет приобретать всё большую популярность. И так или иначе будут появляться такие общественные инициативы, направленные на развитие всех этих так называемых урбанистических интервенций.

— Я так поняла, что в классическом понимании урбанистика — это в большей степени градостроение, чем то, что у нас происходит?

— Ну, с одной стороны, мне очень нравится, что такое большое внимание уделяется городской среде, потому что здесь больше идёт работа с городской средой, нежели с городской структурой. Я не всегда согласен, когда люди, не имеющие отношения к урбанистике, называют себя урбанистами. Это то же самое, как фотографы — все думают, что они фотографы, потому что они фотографируют. Не совсем верно. Может, просто не существует такого правильного слова, которым можно было бы назвать людей, которых интересует городская среда. Урбанистика как сфера намного шире, намного сложнее.

— Для этого всё-таки нужна какая-то база, какие-то знания?

— Да, но необязательно нужен какой-то университет. В принципе, я думаю, что знания можно приобрести на тех же воркшопах. У нас даже есть какие-то идеи, что, может быть, в Калининграде что-то интересное можно провести, возникала мысль привезти сюда итальянцев — студентов или преподавателей. В принципе, это можно организовать, если будет в этом потребность.

— Сейчас есть в Москве «Стрелка», в Питере «Среда», те институты, которые работают в этом направлении. В Калининграде что-то подобное можно организовать?

— А почему бы и нет? Всё возможно, было бы желание. А культурное сообщество будет только за, и его плотности хватит, чтобы организовать, по крайней мере, что-то подобное. Может, такого уровня, как в Москве, будет сложно достигнуть, там просто плотность населения другая. В этом разница. В Калининграде плотность поменьше, хотя людей интересующихся и людей увлечённых много.

— Рассматривали для себя возможность преподавать в будущем?

— Было бы интересно. Возможность не рассматривал, но думаю, что было бы интересно.

— Вы, приезжая в Калининград каждые полгода, видите перемены, и у вас, опять же, меняется как-то осознание. Бывает такое, что смотрите на какое-то место и думаете — ага, здесь бы я что-то изменил?

— Постоянно. Это больная тема. Потому что появляются новые знания, новое видение, и плюс ко всему я не привязан к этой среде. Я могу, с одной стороны, быть очень включенным в нее, а с другой — иметь взгляд со стороны. Естественно, у меня есть гигантское количество идей практически на каждую точку города. Потенциал — он на поверхности, здесь даже особых знаний не нужно. Есть какие-то решения, которые вот — бери и применяй. Хотя, с другой стороны, не всегда в таких случаях людям, которые стараются что-то привнести в город, хватает профессионализма. Потому что нужно видеть город как сложную систему, как что-то обобщённое. Это сложнее, чем просто покрасить лавочку или установить урны.

— Ну вот что-то яркое можете припомнить из идей? Что-то, что очень хотелось бы сделать.

— Если прямо так сразу, то вот, например, ул. Профессора Баранова, которая идёт от площади Победы к «Эпицентру», её давно пора освободить от транспорта и сделать пешеходной. С другой стороны, переквалификация в пешеходную улицу не всегда возможна, потому что Калининград разбит дорогами на гигантские блоки, они очень большие, во много раз превышающие европейские кварталы. В Европе проницаемость высокая. С одной стороны, уменьшает трафик, с другой — горожанам деться некуда. У нас же есть эти гигантские микрорайоны. И когда ты не идёшь традиционно по Ленинскому из одной точки в другую, а пытаешься уйти во дворы, тебе открываются внутренние пространства, которые полны зелени, в которых часто встречаются какие-то исторические сооружения. И этот потенциал необходимо использовать — его надо показывать, надо раскрывать. Как это делать — отдельный вопрос. Это может быть отдельный проект. Но сам факт существования этих объектов рано или поздно привлечёт к себе внимание, и будут найдены какие-то проектные решения, урбанистические интервенции, для того чтобы раскрыть потенциал, который существует. Не все горожане знают, что можно передвигаться в обход главных улиц, что существуют скрытые зеленые коридоры вдали от машин и пробок.

— Вернёмся к вашему проекту. Вы впервые взялись за такую работу в одиночку?

— Да, это была большая авантюра. Как раз в мае жена мне задала вопрос: «Ты уверен, что ты хочешь в этом участвовать?». Я сначала предложил поучаствовать студии, в которой работаю, они подумали и отказались, сказали, что не могут выделить людей. Поэтому я начал искать другие пути, начал думать, может, сделать это самому. Оля сказала, что я могу и сам, но когда я начал серьезно думать над этим, она спросила — ты уверен? Она понимала, что конкурс очень сложный и очень большой. До определенной стадии идет проектирование, а потом уже начинается работа непосредственно над графикой. В конечном счёте я решил ввязаться в эту авантюру, хотя, конечно, нельзя сказать, что я делал всё один. Может, проектировал я в одиночку, но были также промежуточные собрания с друзьями, раз в пару недель мы связывались по скайпу, и для меня это было очень полезно, потому что была возможность с кем-то пообщаться, с кем-то поделиться, узнать их мнение. Они оказывали мне гигантскую поддержку в этом отношении, и без нее я бы, конечно, проект этот не сдал.

— Вы создавали проект в Милане или в Калининграде?

— Я был в Милане, а заканчивал вообще его в Германии, потому что поехал к брату.

— А как вы вообще прошли квалификацию, там же были определённые требования к участникам?

— Это распространенная практика, в Европе часто такое бывает, когда люди чувствуют, что им что-то по силам, и просят знакомых выступить в качестве представителей. И, соответственно, представитель несёт определенную ответственность, но в принципе, в Европе такое сплошь и рядом, потому что не всегда есть возможность подготовить все документы. Мы нашли человека, который сказал, что нам поможет. Здесь всё неоднозначно, ведь я работаю уже около 3 лет в студии. Формально оставаясь студентом, я уже с этими конкурсами работаю очень давно, опыт у меня большой. На мой взгляд, выставленные требования должны были гарантировать определённый уровень знаний и качество работ на выходе. Как видите, всё получилось.

— Такая история Золушки получилась.

— На самом деле, никакой феи не было, если только Оля. А за всем этим стоят невероятные мучения. Всё это достигалось кровью и потом, а также тяжёлым трудом по 15 часов в сутки. Лета у нас не было. На каком-то радио спросили, правда ли, что мы просто были в отпуске, поучаствовали в конкурсе и выиграли. Важно же не то, что выиграл деньги. Это же не лотерея, ребята. Это гигантский труд, который, кроме Оли или моих друзей, никто и не видел. И мои родственники, когда я приехал в Германию, видели только мой затылок, потому что я сидел за компьютером всё это время, хотя приехал крестить племянника. Я выиграл конкурс, но не выиграл деньги. Деньги были скорее заработаны. А конкурс выигран, это да.

— Мучения того стоили?

— Безусловно. Авантюра оправдалась.

— Было такое, что просто хотелось взять и бросить всё?

— Десятки раз! (смеётся)

— Была речь о том, что вы не успели доделать визуальную часть.

— Да, там был интересный момент, хочу рассказать, чтобы у людей было представление, каким образом получилось так, что планшеты, представленные крайне абстрактно, выходят в финал и там еще побеждают. Основной чертеж я целенаправленно делал в таком виде, потому что он очень хорошо описывает пространства, которые создаются, и вообще то, как эти здания работают с точки зрения урбанистики и городской среды. И надежда была только одна. Я знал, что до 28 августа нужно сдать планшеты, до 7 сентября нужно сдать презентацию. Я сдаю планшеты и понимаю, что я, естественно, не сделал так, как я хотел это сделать, не представил так, как я хотел это представить, то есть полное разочарование. Однако есть еще презентация, и, возможно, если я смогу попасть во второй тур, когда будут отобраны 10 претендентов, тогда, если у меня будет очень хорошая презентация, я смогу за что-то побороться. Во второй тур я мог попасть, только если какой-то архитектор оценит сам потенциал проекта, а не подачу. А как я узнал, так и вышло. Когда был небольшой фуршет, там сказали, что примерно так и получилось — Барт Голдхоорн, Ханс Штимманн — они поставили галочки, их заинтересовал этот проект, а потом уже, когда все остальные увидели презентацию, она сделала своё дело.

— Наверное, дело в том, что и Штимманн, и Голдхоорн в первую очередь градостроители и смотрят на пространство в целом?

— Безусловно. Я в таком ключе на это не смотрел, но вы абсолютно правы, потому что они сразу поняли, как это работает и какой потенциал у этого есть. Было безумно приятно, что получилось встретиться со Штимманном. Мы из социальных сетей узнали результаты и подумали, почему бы и нет, давай поедем туда, мы были как раз с моим другом, Димой Тараном, который оказывал мне всевозможную поддержку. Конечно, большой удачей было пожать руку Хансу Штимману, да и всем остальным тоже.

— А как из социальных сетей узнали о результатах?

— Я не помню, Оля мне из Милана написала, она что-то увидела то ли в фейсбуке, то ли в твиттере. Мы когда подъехали, результаты уже были известны, и Сергей Скуратов (архитектор, член жюри) говорил о проекте. Информация сейчас распространяется молниеносно. Мы знали, что будет объявление, на сайте было написано. Сидели с одной рукой на пульсе, а со второй — на клавиатуре (смеётся).

— Какая часть проекта была самой сложной?

— Наверное, здание Конвента, потому что сама идея вынести его за пределы контура замка была достаточно радикальной, и когда я смотрел на этот проект сверху, в плане, я думал, что странная штука получается, но с другой стороны, пространства, которые образуются, мне нравятся. И я долго думал, как это интегрировать, как связать все это вместе с Домом Советов. Проблема была в том, что оно (новое сооружение) не должно было быть слишком выразительным, потому что в этом случае оно начало бы перетягивать слишком много внимания от того же Западного флигеля, который является непосредственно монументом, поэтому был выбран такой стиль достаточно грубый, простой, с кирпичной стеной, большими окнами. Большой вход. Чтобы как-то сделать его скорее фоном, нежели протагонистом, который сконцентрировал бы все внимание на себя.

— Есть что-то сейчас, что хочется изменить или дополнить?

— Хочется доделать до конца. Работы по-хорошему еще уйма, я не знаю, удастся мне в этом поучаствовать или нет, не от меня это зависит во многом. Просто хочется развить и доделать до конца. А менять… я уже столько раз всё менял, что хватит. В любом случае, сначала надо сделать исследования археологические, а потом необходим проект. Посмотрим, кому это доверят и кто это будет делать. С одной стороны, у меня еще нет законченного образования, но я думаю, что к тому моменту, когда всё это начнёт двигаться, а процесс это долгий… в той или иной степени мне хочется принять участие в дальнейшей работе над этим проектом.

— Даже если так получится, что здесь что-то затормозит, вы будете чисто для себя доделывать проект?

— Это невозможно. Когда уже проект закончен, когда нет конкретной точки времени к которой нужно его сдать, практически невозможно сесть и закончить. Есть какие-то прецеденты, но для меня это невозможно. Это может быть хобби, но я хочу скорее профессионально работать, нежели делать бумажные проекты. Они мне интересны как дискуссия, но не более того, а для дискуссии проработка особо и не нужна.

newkaliningrad.ru